[МУЗЫКА] [МУЗЫКА] Итак, мы очень хорошо продвинулись в прояснении вопроса о соотношении знания и мнения, в прояснении вопроса о природе знания. Однако мы натолкнулись на целую серию случаев, в которых понятие «знание», кажется, включает в себя какие-то дыры или противоречия. И это только начало. Сейчас давайте поговорим о тех парадоксах, которые возникают, когда мы пытаемся применять нашу концепцию знания. И большая часть этих парадоксов связана с переходом от статического рассмотрения к динамическому. До сих пор мы рассматривали знание и мнение в статике — вот есть знание и есть мнение, а потом бац — нет знания или нет мнения. Но как происходят переходы, мы еще не обсуждали, и пора к этому приступить. Пожалуй, первым парадоксом, связанным с динамикой знания, можно смело назвать историю, изложенную в одном из платоновских диалогов, а именно в диалоге «Менон». Этот тот самый диалог, где Сократ при помощи наводящих вопросов демонстрирует собеседникам, что у мальчика-раба есть знание геометрии, хотя мальчик-раб геометрию никогда не изучал, тем самым он доказывает собеседникам, что в каждом из нас живет на самом деле все то знание, которое впоследствии, как нам кажется, мы узнаём. Сократ показывает, что нам заранее все уже известно, и так называемый познавательный процесс — это лишь открытие всех тех истин, которые уже содержатся в нашей душе. Почему для Платона так важно было эту идею продемонстрировать? Потому что Платон прекрасно понимал логическое противоречие, на грани которого оказался. Как рассуждал Платон? Из незнания знание возникнуть не может. Вот это вообще общая для всех древних греков идея. Из ничего ничего не возникает. «Если знания вообще не было, то и неоткуда ему возникнуть, а если было только лишь мнение, то из него может другое мнение возникнуть, но никак не знание», — считал Платон. Откуда же тогда может возникнуть знание? Ну, из другого знания. Однако в этом случае полученное знание не будет на самом деле новым. Вот такие рассуждения приводят нас к выводу, что действительно по-настоящему нового знания, если верить Платону, получать мы никак не можем. Чтобы узнать что-то новое, мы должны уже заранее его знать. В примере с мальчиком-рабом Сократ спрашивает у мальчика, как удвоить площадь квадрата. Мальчик вначале говорит, что нужно удвоить каждую из сторон, но потом простейшие вычисления показывают им, что это приведет не к удвоению, а к учетверению площади квадрата. После этого при помощи каких-то приближений, проб и ошибок мальчик постепенно приходит к мысли, самостоятельно приходит к мысли, что мы получим удвоенный квадрат, если построим его на диагонали исходного квадрата. То есть по сути это знание, которое очень тесно связано с теоремой Пифагора. Слышал ли мальчик-раб про теорему Пифагора? Нет, не слышал. Но сумел бы он доказать ее, если бы у него был вот собеседник наподобие Сократа, который бы задал ему правильные вопросы? Да, пожалуй, сумел бы. Поверим ли мы Платону теперь, что никакого нового знания не бывает? Я не уверен, что нам стоит это делать. Если даже рассуждения Платона убедительны в области математических доказательств, что тоже не факт, то, по крайней мере, в тех знаниях, которые касаются окружающего мира, то знание, которое хирург-диагност приобретает, когда по симптомам узнает болезнь пациента, это знание уж точно является новым, и никак не могло оно пребывать в сознании хирурга-диагноста еще до знакомства с его пациентом, правда ведь? Другой стороной этого парадокса является открытый уже в XX веке «парадокс догматизма». Знаменитый американский философ и логик Сол Крипке в своей лекции 1972 года формулирует проблему конфликта между уже имеющимися у нас знаниями — ну, не важно, почему мы считаем их знаниями, допустим, у нас есть какие-то знания, — и новыми свидетельствами, новым эмпирическим опытом, который мы получаем. В чем же проблема, в чем же конфликт? Если я знаю, что утверждение А истинно, то я заранее знаю, что все свидетельства против этого истинного А ошибочны. Ни одно ошибочное свидетельство я не должен принимать в расчет, следовательно, если я знаю, что А истинно, то я никогда даже в принципе, заметьте — в принципе, не смогу поставить А под сомнение. Я, получается, закупорен, я оказался в плену у своих догматических представлений. Это очень страшно. Ну, не стоит, конечно, драматизировать, мнения пересматривать такой парадокс нам не запрещает, но вот знания, знания — немножко страшновато, что наши знания мы по-настоящему, если верить Крипке, не можем никогда подвергнуть настоящему, реальному сомнению. Казалось бы, что это противоречит нашим ожиданиям по поводу знаний. Видимо, нам нужны какие-то более гибкие конструкции, которые объясняли бы, как из незнания получается знание, и как что-то, что ранее считалось знанием, перестает быть таковым. Третий пример, который я хочу привести, касается еще более сложных ситуаций. Ситуаций, в которых тесно связаны знания о факте и факт знания об этом факте. Это известная история, которая получила название «парадокс неожиданной казни». Представьте заключенного, которому сообщили, что его казнят в полдень в один из дней на следующей неделе, но при этом будут соблюдены два условия — вечером накануне казни к нему придут и предупредят о ней, и второе — это предупреждение вечернее будет для нашего узника неожиданным. То есть до момента предупреждения узник не будет знать, что завтра его ожидает казнь. Я подчеркиваю, что в этих условиях, слово «знать» употребляется именно в строгом философском смысле — знать, то есть «иметь истинное, хорошо обоснованное мнение», а не в психологическом смысле — «готовился, ожидал, предполагал, рассчитывал». Вот вопрос, ключевой для всей задачи: может ли наш узник при таких условиях избежать казни? Кажется, что он обречен. Ведь в один из семи дней его казнят, он не обладает даром предвидения будущего, поэтому не может ничего знать, в какой именно из дней. Поэтому приходи в любой день, назначай дату и потом спокойно казни. Кажется, что казнь неизбежна. Однако узник оказался смышленым и стал рассуждать, начиная с конца недели. Ну вот, допустим, что условия, озвученные мною, были объявлены в воскресенье, то есть предстоящая неделя начинается в понедельник и заканчивается в очередное воскресенье. Узник спрашивает себя: «А смогут ли меня казнить в последний день этой недели, в воскресенье? Ну, для этого я должен дожить до субботы, ко мне в субботу вечером придут, чтобы предупредить, что завтра казнь. Но тогда я скажу им: « Друзья, остался последний день, без вариантов, я уверен, что если вы меня казните, то только завтра. То есть я обладаю знанием. То есть ваше предупреждение для меня не является неожиданным. Все, одно условие не соблюдено, вы меня казнить не можете». Итак, проиграв данный сценарий, мы убеждаемся, что в воскресенье, в последний день недели, казнить его не могут. Мы отбрасываем воскресенье и движемся дальше, потому что теперь последний из реально возможных дней казни — это суббота. Но узник повторяет свои рассуждения по поводу субботы: «Если воскресенье уже отбросили, последний день, когда могут казнить — суббота, тогда в пятницу вечером предупредят, но в пятницу вечером я им скажу: «Друзья, я знал, что это будет суббота, ведь воскресенье логически невозможно, мы его отбросили, последний вариант — суббота, и, дожив до пятницы, я уже буду знать про свою судьбу. Предупреждение не является для меня неожиданным». Убедительный довод, который заставляет нас субботу тоже отбросить. Аналогичным образом мы отбрасываем и пятницу, и четверг, и среду, по цепочке доходим до самого начала недели. Получается, что и в понедельник его тоже казнить не могут. Что мы здесь видим? С одной стороны, это триумф логического мышления. Мы видим здесь, как человек, который знанием не обладал, сумел это знание получить, вывести его из озвученных условий. И он это знание получил действительно, теперь он знает, что ни в один из дней его не казнят. Но почему задача называется парадоксом? Потому что вот после этого момента начинается самое интересное. Давайте спросим себя: «Если он точно знает, что ни в один из дней недели его не казнят, может ли он одновременно знать, что в какой-то из дней недели его казнят?» Разумеется, нет, ведь это высказывание несовместимое и противоречащее. И что получается? Как только он приобрел знание, что его не казнят ни в один из дней, он автоматически потерял возможность знать, что его казнят в какой-либо из этих семи дней. То есть, подумайте, теперь к нему могут прийти в любой день, он уже спокойный, убежденный, что его казнить не могут. Ему назначают дату казни на завтра, он говорит: «Ну я-то знал», начинает развертывать свое рассуждение, а в ответ слышит: «Ну, дружок, если ты пришел к выводу, что тебя не казнят ни в один из дней недели, то по-настоящему ты не можешь теперь знать, что мы тебя казним завтра». Парадокс заключается в том, что именно приобретенное им знание о невозможности казни делает эту казнь возможной. Другими словами, получается странная история. Вот есть какой-то факт, про этот факт (знание — это факт о будущем, да?), и поэтому знания о нем у субъекта пока еще не было, и потом субъект логическим путем это знание получил, приобрел. Но то, что он это знание приобрел, это тоже стало новым фактом, факт приобретения знания радикально изменил всю ситуацию. И получается, что между знанием факта и фактом знания возникло непримиримое противоречие. И считается, что этот парадокс классический, что он решения не имеет, ну то есть предложены разные способы избежать этого парадокса, но, когда он уже возникает, его разрешить крайне тяжело. К чему подводят нас эти три примера — парадокс Менона, парадокс догматизма и парадокс неожиданной казни? Они подводят нас к осознанию того, что все еще наша концепция знания оказывается слишком грубой, слишком упрощенной, и в целом ряде экзотических случаев эти представления оказываются «буксующими». Я бы не делал поспешный вывод, что вообще эта концепция не работает. Повторюсь: для классических случаев введенные нами определения знания, мнения, обоснования работают очень хорошо. Но вот эти флажки о том, что здесь, там, тут возможны опасности, философ должен себе расставить. Большинство этих парадоксов, которые мы заметили, они возникают, когда мы рассматриваем наше знание в динамике. Значит, мы должны повнимательнее отнестись к этому вопросу, к объяснению того, как наши знания выстраиваются во времени. Видно, что нам трудно объяснить, как получаем мы новые знания, гораздо труднее, чем объяснить, в чем суть знания вообще. Нам трудно объяснить, как мы пересматриваем знание, отказываемся от чего-то, что считали знанием. Да и наконец, нам трудно объяснить, как связан сам факт знания с тем, о чем это знание. Итак, в теории познания, философской теории познания по-прежнему много открытых вопросов, то есть многое сделано, но очень многие вещи предстоит еще разрешить. Итак, мы хорошо продвинулись в понимании того, как устроено знание и познавательный процесс, и то, что мы открыли целый ряд каких-то новых, неожиданных проблем и парадоксов, не умаляет нашего прогресса. В философии в принципе эта ситуация является стандартной, когда наряду с какой-то классической устойчивой концепцией мы помним, что там или здесь расставлены флажки, обозначены какие-то проблемные места. Понимаем ли мы до конца, что такое знание, истина, познание? Пожалуй, нет, но наше понимание заметно улучшилось. [МУЗЫКА] [МУЗЫКА] [МУЗЫКА]
