Единственное, что я понял в самом начале — причем понял на уровне, скорее, подсознания, — что нельзя делать образование с серьезным лицом. Тогда в моем непедагогическом сознании, наверное, возникло следующее: что школа — это не только учеба, это намного больше, чем учеба, намного больше, чем учеба. А дальше — это историческая справка. Проектировать школу я начал не тогда, когда стал ее директором, а где-то годика через два. Это был уже конец 1985 года, когда нам предложили котлован, школу-новостройку, где много детей, и мы всем коллективом туда переехали. Я не знал тогда таких слов, как "социум" — где-то я слышал. Я не знал такого слова, как "образовательная среда", словосочетания. Но что-то меня толкнуло на то, что нужна социальная опора. А поскольку тех учителей, которые будут в этой школе работать, я не знал — ибо только котлован копался, — а местное население очень ждало это новое здание и, разумеется, наращивало на это здание какие-то свои фантазии (например, бассейн). Я их не развенчивал, но понял, что как раз с населением и надо взаимодействовать. Поэтому я очень хорошо помню лето 1985 года. Мы посчитали количество подъездов — их было 69. Мы провели примерно 50 вечерних встреч в каждом подъезде. Эффект был колоссальный. Территория стала нашей. Мы не были пришельцами, а нас рассматривали сначала, как пришельцев. Пришельцев обычно бьют. Нас не били. И когда первого сентября накануне надо было отмывать школу (Интернета не было, ничего не было, мы расклеивали на столбах объявления: "Приходите в школу, помогите отмыть"), я помню, где-то человек 500 пришло с тряпками. Что касается всего остального — физики, математики, словесности и других радостей, — почему-то и каким-то образом это было на периферии моего сознания. На первом месте было все совершенно другое. Ко мне стали заходить по субботам разные сумасшедшие. Почему по субботам? Я тогда начал и сейчас продолжаю (вот уже прошло 30 лет почти), я каждую субботу встречаюсь с людьми — с родителями, будущими родителями. И примерно два раза в месяц какой-нибудь человек заходит с проектом. Разные проекты, всякие люди приходят. Вот тогда пришел человек, который предложил (тогда была еще пионерская организация) вот что-то созвучное моему сознанию, а именно структурное комплектование классов в школе по принципу "класс — дом" (дома большие), а "звено (пионерское звено) — подъезд". Поскольку я в этом ничего не понимал, я согласился, взял его на работу. И потом развернулось то, что потом вылилось в постановление ЦК КПСС — "Школа как центр воспитательной работы в микрорайоне". Мы этого постановления не читали, но таково и стало. Потому что на территории не было театра, кинотеатра, ни одного ресторана не было, церкви не было. Была только школа — и больше ничего. И мы открыли школьные двери, проводили всевозможные акции — например, конкурс на самый лучший пирог с капустой, к примеру. Или каждую субботу в школьный двор въезжали красные "Икарусы", и вот класс — и дети, и родители — вместе выезжали на всевозможные экскурсии. Какой это возымело эффект? Это был эффект комьюнити, в хорошем смысле этого слова. Тем не менее, уже пошли кружки, уже пошли клубы. И кстати, именно из-за этого школа работала не пять дней в неделю, а семь дней в неделю. Потому что из-за ее переполненности мы компенсировали отсутствие свободной второй половины дня субботами и воскресеньями. Именно тогда работали клубы, кружки и так далее. То есть все то, что где-то и когда-то легло на бумагу как инновационные шаги, мы делали от нужды великой, а не из каких-либо теоретических посылок. Более того, и комплекс мы создали от нужды великой. Чем мы отличаемся от других монстров-комплексов Москвы? Тем, что мы по нужде всё это делали. Поэтому это получилось органично. Не потому, что нам велели, а потому что жизнь заставила. В любую школу Российской федерации местный бюджет выделял 27 часов на бесплатную кружковую работу. Разумеется, этого катастрофически не хватало. Поскольку, допустим, для гуманитарных классов были такие спецкурсы, помимо латыни, как герменевтика, элементы герменевтики, или особенности стилистики русского языка, либо второй иностранный язык, то мы уже тогда (в 1992 году вступил в силу новый закон об образовании), с 1993 года мы стали оказывать платные образовательные услуги. Причем стали их оказывать в очень широко разбросанном диапазоне. И стали предлагать многое то, чего мы, взрослые, не умели, но очень бы хотели, чтобы умели наши дети, собственные дети. Разумеется, мы уже тогда нашли привлекать нешкольных людей. "Нешкольных людей" — это были родители, которые не знали, что есть такое слово "волонтер", но очень хотели учить своих детей здесь. И мы в обмен на это просили читать, рассказывать и так далее. И где-то пошел хороший, очень хороший проект по профессиональной ориентации. Это, кстати, большая беда и сегодняшнего дня. И тогда это тоже было бедой, хотя рынок труда не был таким разнообразным. И разумеется, что школьная информация носит и носила избыточный характер. Многие говорят о том, что есть фоновые знания; никто не знает, когда что пригодится. Действительно, никто не знает, когда что пригодится. Но, тем не менее, одна вещь, которой школа должна научить, — это возможность откапывать, раскапывать и формулировать, то есть коммуникации. Я бы сказал, это самое важное — коммуникативная включенность ребенка, старшеклассника и выпускника. Чтобы он мог начать что-то с нуля. Но имея вот этот ресурс коммуникативной включенности, ему ничего не стоит овладеть тем, другим, третьим, четвертым и так далее. Первое, что я сделал в конце 90-х, а поскольку мы школа для всех, и действительно, у нас тогда было первых классов 12 классов, 14 классов — то есть много, мы всех брали (девятников, с задержкой психического развития), у нас были классы коррекционно-развивающего обучения. Мы их уничтожили где-то году в 1999. Почему мы их уничтожили? Такой мой незначительный опыт показал, что детская среда — вообще любая среда — дает не меньше, а порой больше, чем учитель монолога, который их пытается учить. То есть если этих ребят, этих 14 проблемных детей, развести среди условно нормальных других детских групп, то то же самое, что гонка велосипедная, гонка за конкурентом. Они начинают подтягиваться. Мы это сделали, и вместо классов среды, вместо классов коррекционно-развивающего обучения, мы сделали так называемые формирующие группы — группы, формирующие мозговую деятельность, приближающие ребенка к норме. Вот эти группы формирующего обучения, они были анонимными для всех остальных, тайными. Где-то году в 1993 мы создали свою серьезную медико-психологическую службу, куда вошли очень интересные люди во главе с профессором Шалимовым. И сразу эта группа была 10-12 человек. Я выхлопотал тогда индивидуальное штатное расписание, не было субсидий еще никаких. То есть ребенка Петю, у которого проблемы с чем-то потихонечку с урока математики брали в маленькую комнату и с ним там занимались — неважно кто, психолог, логопед. Никто не знал, куда его берут. Слово "тьютер" тогда еще не было употребительно, но это на самом деле та самая тьютерская поддержка, которая сегодня становится нормой. Вот это мы разрушили. Потом мы разрушили классы профильного обучения — в центре образования у нас отдельно были классы математические, такие, такие — где-то в конце 90-х. И первым вестником для нас был РГУ, который открыл у себя сначала естественный факультет, а потом математический факультет. Помните мой тезис о многопредметности и попытке найти межпредметные связи? И все более актуальным становилось сочетание вроде бы как несочитаемого, когда ребенку, увлеченному историей, требуется хорошая математика. Как раз тогда моя дочка поступала на филологию в Университет дружбы народов, на лингвистику. У нее был очень серьезный курс математики. Таких детей становилось все больше, больше и больше. И мы разрушили профильные классы. Вместо профильных классов мы сделали такое беспорядочное движение, когда группы формируются как раз по своим академическим интересам. Практика моя большая показывает, что редко кто, учась в 10-м, 9-м классах или в 11-м классе, намечает себе, что "я к 30 годам должен". Поэтому у нас бывают такие "юрьевы дни", когда переход из профиля в профиль вполне, абсолютно допустим. Но, разумеется, у нас есть управляющий совет. Разумеется, у нас есть наблюдательный совет. Есть совет старейшин. Есть абсолютно — хотел сказать "нерабочий" — педагогический совет. В современной школе это бессмыслица, в особенности если школа большая. А кроме этого, есть корпоративный портал — это место рефлексии только для членов корпорации, только для учителей и сотрудников, где размышления, розги там, публикация чего-нибудь и так далее. То есть это место откровения, где можно заказать себе какую-нибудь недостающую, жесткий диск можно заказать себе, или договориться, что тебе заменят светильники, или попросить книжку какую-нибудь и так далее. И там рефлексия тоже происходит. Какая школа? Мы школа, где наш лозунг: "Персональное в массовом". У нас две с половиной тысячи детей, и у каждого свой персональный кусочек. Это сложная штука очень, но она делается. Эта теперь штука устоялась.
